Первые колеса, относящиеся к 5 тысячелетию до нашей эры, были найдены в Румынии, в Яссах, примерно сорок лет назад. Удивительно, но это — игрушечные колеса из глины. То есть почти одновременно с бытовым применением колес для нужд серьёзных делались и игрушки — повозки с колёсами. Еще более удивляет то, что колесо — это действительно настоящее изобретение, ноу-хау, которое было придумано, как считает современная археология, в Европе, а жители других континентов, например южной Африки и Австралии, узнали о нем только после приезда европейцев. То есть колесо — одно из древнейших технологических открытий. С изобретением колеса связано не только совершенствование способов перемещения в пространстве, по и технология создания керамики, поскольку вскоре за изобретением колеса последовало и открытие возможностей гончарного круга.

В изобразительном искусстве колесо изображается нечасто. Самое древнее изображение, найденное на сегодняшний день, относится к середине 4 тысячелетия — это гравированное на камне изображение повозки, запряженной волами из поздненеолитической Цюшенской гробницы в Германии. Через некоторое время колесо стало употребляться не только для облегчения труда, но порой для усугубления страданий человека. Еще в античности придумали мучительную казнь человека колесованием. Осужденного на такую казнь буквально перемалывали колесом, ломая ему все конечности, а потом оставляли на колесе, поднятом на шесте, и человек умирал долгой мучительной смертью. Так продолжали казнить и в средние века, а в России колесование, которое Петр Первый ввел в обычай по примеру европейских держав, применялось вплоть до XIX века. Вот как описывает это русский юрист А. Ф. Кистяковский: «К эшафоту привязывали в горизонтальном положении Андреевский крест, сделанный из двух брёвен. На каждой из ветвей этого креста делали две выемки, расстоянием одна от другой на один фут. На этом кресте растягивали преступника так, чтобы лицом он был обращён к небу; каждая оконечность его лежала на одной из ветвей креста, и в каждом месте каждого сочленения он был привязан к кресту. Затем палач, вооружённый железным четырёхугольным ломом, наносил удары в часть члена между сочленением, которая как раз лежала над выемкой. Этим способом переламывали кости каждого члена в двух местах. Операция оканчивалась двумя или тремя ударами по животу и переламыванием станового хребта. Разломанного таким образом преступника клали на горизонтально поставленное колесо так, чтобы пятки сходились с задней частью головы, и оставляли его в таком положении умирать».

Употребление колеса в казни преступников случалось часто, вот, например, приговор по делу Емельяна Пугачева: «Емельку Пугачёва четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырём частям города и положить на колёса, а после на тех местах сжечь».

В иконографии христианских святых с колесом связаны Илия пророк, который был взят па Небо живым: «вдруг явилась колесница огненная и кони огненные, и разлучили их обоих, и понесся Илия в вихре на Небо» (4 Цар. 2:11) и Екатерина Александрийская, которая чаще всего изображалась на иконах и картинах с большим колесом, которое было призвано не столько изувечить святую, которой после «всего лишь» мечом отсекли голову, но повергнуть е в страх и заставить отречься от христианской веры. Дмитрий Ростовский в житиях святых писал, что императору Максимиану, гонителю христиан было предложено «устроить на одной оси четыре деревянные колеса, а по ним вокруг наколотить разные железные острия: два колеса пусть обращаются в правую, а два в левую сторону; по средине же их пусть будет привязана девица, и вращающиеся колеса раздробят её тело. Но прежде пусть только покажут эти колёса Екатерине, чтобы она, видя их, убоялась жестокого мучения». Как и следовало ожидать, ничто не смогло поколебать веру Екатерины, зато ее изображение навеки обрело узнаваемый атрибут — колесо, как правило, с шипами, и кольцо — по сути то же колесо по форме — которым она обручилась с Христом. Колесо было символом и языческой богини Фортуны. Оно символизировало изменчивость судьбы, которая сначала возносит тебя, но дойдя до высшей точки, ниспровергает вниз, осмыслялся еще в античности. Вот что писал об этом Сенека: «Одно и то же незнанье меры велит воображать свое счастье вечным, а свое достоянье не только не убывающим, но и все возрастающим, и сулить себе неизменность всех случайных преимуществ, забыв о том маховом колесе, которое переворачивает все человеческое». Желая умаслить богиню случайности, римляне строили храмы и святилища, посвященные ей? Помещали ее изображение на монетах и домашней утвари. Как свидетельствует Плиний Старший, «по всему свету, повсюду во все часы дня голоса всех призывают и называют одну Фортуну, её одну обвиняют, привлекают к ответственности, о ней одной думают, её одну хвалят, её одну уличают. С бранью почитают её изменчивую, многие считают её слепой, бродячей, непостоянной, неверной, вечно меняющейся, покровительницей недостойных». Популярности богини способствовало то, что она была включена в культ императоров, под именем Фортуна Augusta. Фортуну, как и святую Екатерину, легко узнать по ее атрибуту — колесу, только в данном случае это не напоминание о мученической кончине, а иллюстрация изменчивости удачи.

Колесо было всегда с одной стороны — помощником человека, с другой — врагом. Неслучайно фольклор разных народов приписывает обитателям мельниц — мельникам — колдовские свойства, а Сервантес допустил даже сражение между рыцарем света Дон Кихотом и ветряными мельницами, в основе устройства которых — все то же колесо. Мельницы стали практически неизбежными признаками голландских пейзажей, но их изображения можно встретить даже в русской живописи вплоть до конца XIX века.

Колесо ассоциируется отнюдь не только с европейской культурой. В Буддизме, например, вселенная предстает в виде колеса Сансары и состоит из шести миров. Колесо — «Бхавачакра» — поделено на четыре основных круга. В центральном изображали свинью, змею и петуха — символы трех главных порока человека: глупость, невежество, гнев,. Второй круг был поделен на светлую и темную стороны. В темной половине крута изображали спускающихся в ад деградирующих живых существ. В светлой половине, наоборот, показывали процесс восхождения живых существ из низших миров к высшим, -духовную эволюцию человечества. Третий крут, самый большой, делится на шесть миров: жителей ада, асуров, голодных духов-претов, людей, животных и богов — как видов перерождения. Если вспомнить Божественную комедию Данте, то и там присутствуют мотивы концентрических иерархий: И Ад, и рай, и чистилище состоят из кругов. Таким образом, мы видим, что совершенно независимо друг от друга разные народы пришли к мнению, что круг, а точнее колесо — основа миропорядка. XX век несомненно дал колесу новую жизнь. Уже в самом начале столетия, в 1913 году, Марсель Дюшан водрузил велосипедное колесо на «пьедестал». Слово «реди-мейд» родилось на пару лет позже этого самого первого реди-мейда. Колеса как символ технического прогресса и динамики XX века можно видеть и на многих картинах той эпохи, в частности, в картинах итальянских футуристов, которые стремились в статическом живописном или графическом произведении передать движение колес и бег времени.

Затем по всему миру пронеслись громыхающие колеса двух мировых войн, Красное колесо революции и террора. Уже после второй мировой войны тема реального, а не иллюзорного движения захватил умы многих европейских художников, объединенных в начале 1960-х названием кинетического искусства. В 1955 году в галерее Дениз Рене в Париже прошла выставка «Движение», где впервые были показаны вместе художники из нескольких стран, которые старались преодолеть статику. Колесо, конечно было необходимым элементом и условием «подвижности» произведений Жана Тэнгли и Ники де Сан-Фаль, в частности, знаменитого фонтана Стравинского рядом с Центром Номпиду в Париже.

Участников проекта «Против течения» тема колеса ожидаемо разделила на группы. Некоторые старались зашифровать в нем символ, кого-то вдохновила форма. Кто-то показывал колесо как часть механизма, другие же видели форму как таковую.

Одна из самых пронзительных живописных работ принадлежит Виктору Калинину. В его «Возвращении» вы, возможно не сразу увидите колёса, точнее тени от них, но смысл круговращения, в конце которого происходит возвращение на круги своя, к родному дому, к семье здесь очевидно. Ритмика цветовых плоскостей зеленоватой и голубой гаммы, прерываемая малыми вкраплениями золотисто-желтого и алого, ответственных за ощущение закатного солнца, закругляет композицию так, что взгляд постепенно выхватывает отдельные детали, которые, точно круги на воде, расходятся от главного — лица главного героя — мальчика, возвращающегося домой. Несомненно, эта картина написана с явным намеком на библейскую историю возвращения блудного сына и поза матери, стоящей слева от повозки, почти воспроизводит позу приемлющего блудного сына отца в картине Рембрандта, однако очевидно, что здесь не идет речь о драме — просто сын вернулся домой, где его все ждут и любят. Гораздо драматичнее и прямолинейнее высказывание Олега Леонова: «Колесо времени» в его живописном воплощении являет собой деревянное колесо от телеги с черепом посреди. Но суть этого живописного триллера остается туманной, или, напротив, слишком банальной: все обороты колеса времени ведут человека от рождения к смерти. Аналогично мрачный взгляд на проблему времени предлагает живописное произведение «Колесо времени художника Алексея Головченко, только вместо колеса от телеги там — колесный механизм колодца, а вместо черепа — ворон. За яркой гаммой зеленовато-лиловой живописи — проблема умирающих деревень, опустевших, безлюдных, где природа заново отвоевывает свои угодья, отданные когда-то во временное пользование человеку.

Заслуживает внимания тенденция вписать в колесо человеческую фигуру, как это сделал в своем знаменитом рисунке Леонардо. Владимир Гвоздев назвал свою работу «Кукловодство» и в ней, действительно мы видим куклу-паука с четырьмя руками и четырьмя ногами, словно распятую на геометрической фигуре, появившейся из пересечения круга — то есть колеса с квадратом. Однако, несоблюдение пропорций, открытых Леонардо в его «витрувианском человеке» превращают систему координат в клетку, а фигуру — в марионетку. Видимо в этом и состоял замысел художника. Интереснее работа Виктора Овсянникова «Архитектоника», в которой витрувиапский человек сопоставлен с Модулором Ле Корбюзье и распятием. Живописное размышление о системе пропорций выглядит интересно и заставляет задуматься об этом.

Работа Веры Алиной «Ангел Болотова поля» заставляет вспомнить о шедевре древнерусского искусства, который стал жертвой Второй мировой войны. Фрески XIV века, которыми была украшена церковь Успения на Волотовом поле в Новгороде практически погибли, осыпавшиеся со стен фрагменты разного размера, которых было более полутора миллионов, десятилетиями ждали очереди па возрождение и восстановление росписей было начато только в конце 1990-х. Круг, в который вписан ангел, нарисован словно на старом письме. Обычное на первый взгляд бытовое письмо, но в нем, как буквы сквозь краску проступает слово «обстреляли». Общность судеб человека и произведения искусства, судеб, через которые прокатилось колесо войны — эта тема звучит под сурдинку, ненавязчиво в этой работе.

Проступание, наложение слоёв — приём, использованный в цифровой фотографии «Колесо» Александр Дроздин. Его работа напоминает реконструкцию сна, в котором предметы соединены вне всякой логики, а пространство и время условны. Главный герой — мальчик, возможно alter ego автора, которого окружают разнообразные сулящие перемещение в пространстве предметы: авиационный хронометр и конечно огромные колёса старинного велосипеда.

Руслан Нургалиев своей лаконичной фотографией под названием «Конструктивизм», кажется, тоже погружает нас в детство, когда такая маленькая деталь от детской пирамидки силой фантазии превращалась во что угодно — хоть в колесо, хоть в элемент архитектуры. Иногда предметы уходят, оставляя след — как в фотографии Антона Батишева «След колёс». Незатейливая форма дает простор для размышлений о том, что каждый из нас оставляет на окружающих людях такой же след, какой мы видим па грязном городском снегу, перемешанном с солью, где ездят сотни машин, вминая в эту массу рисунок своего протектора. Как замечательно сказано в стихотворении Юнны Мориц,

«Века пройдут, а сердце помнит всё, — ведь на него, как путь на колесо намотана событий непрерывность.

Не потому ль невинный пустячок весенней ночью может дать толчок для большего, чем сердцу можно вынесть».

Геннадий Савкин в фотографии «Экология» тоже делает своим героем колесо автомобиля. Однако здесь он явлен как фрагмент некоего инфернального механизма, перемалывающего все живое, в частности, алый цветок, противостоящий своим ярким теплым колоритом техногенного мира асфальта и резины. Ярким контрастом отмечена и фоторабота Вадима Федотова «Красное колесо». Название несомненно отсылает нас к прозе Солженицына, как и сам объект съемки — паровоз первой половины XX века, который уже давно стал музейным недвижимым экспонатом. Однако тут, в этом лаконичном по цветовой гамме, в которой доминирует красный, снимке, в этом фрагменте механизма, который тем не менее легко опознаётся как паровоз, так много динамики и драмы, что нам может показаться, что этот паровоз по прежнему мчится по рельсам, «в коммуне остановка», а не «стоит на запасном пути».

Таким же раритетом, но безнадежно неподвижным, словно увязшим в зыбучих песках времени всеми четырьмя колёсами, кажется нарисованный Георгием Саковичем в крупном масштабе «Запорожец». Гиперреалистическая точность рисунка словно имитирует не только сам предмет — автомобиль канувшей в лету марки, но и отношение человека к своему прошлому, детали которого тебе явственно помнятся, как клятва юного пионера, но применить эту память сегодня совершенно не к чему. Так и этот запорожец со следами разложения, разбитым стеклом и спущенным колесом, совершенно неприменим к современному миру.

Сегодняшний мир ярче и разнообразнее — это мир цифровой фотографии, быстрого темпа и ярких контрастов. Одной темой колеса оказались объединены и почти туристическая цветная фотография Александра Слесарева «Миланский трамвай» и полная настоящей драмы история, рассказанная черно-белой фотографией Сержа Головача «Реабилитация. Туберкулёзный диспансер, Алматы». Хотя на первом плане и одном, и другом случае — похожие колеса, па одной это колесо велосипеда, а на второй — инвалидного кресла. Бытовые пейзажные зарисовки типа фотографии «Утро.Баку» Ольги Казанцевой или «90 миль до Кубы» Эльвиры Ковригиной фиксируют колесо обозрения или колеса велосипеда как часть городского ландшафта, или, как Юрий Набатов, который фотографирует водяную мельницу как сельский аттракцион, однако некоторые участники проекта не смогли пройти мимо темы колеса фортуны, или колеса судьбы.

Работа Константина Худякова называется более чем скромно и конкретно: «Диск сцепления. Москвич 402». Изображение, полученное фирменным цифровым способом, напоминает средневековую фибулу, однако, рассмотрев её ближе, можно видеть «выныривающие» из золотисто-медной или серебряной материи лица, конечности, фрагменты тел, а также других, совсем не средневековых фактур, например, заржавленных пружин. Так что сцепляет этот диск? Какие воспоминания, исторические эпохи может объединить сознание? Кто, кроме художника, может увидеть в такой прозаической вещи эстетический объект и предмет для размышления? Кто способен привлечь наше внимание к такой малости?

Владимир Хвостов увидел «Колесо фортуны» в автомобильном колесе, преобразив его в своей фотографии в цунами, водоворот, затягивающий наш взгляд и словно гипнотизирующий параллельными вихрящимися линиями цвета электрического разряда. «80% красоты автомобиля — в его колесах», — говорил Генри Форд. В наше время автомобиль все еще является признаком статусности и улыбки фортуны. С другой стороны, автомобиль часто становится слепым орудием провидения, ломая судьбы людей, иногда даже убивая их.

На фотографии Галины Кузнецовой — совсем не такое инфернальное колет, как у Хвостова. Пожившее, покатавшееся по разным дорогам, многократно перекрашивавшееся и подновлявшееся колесо телеги возвращает нас к привычному и такому знакомому спору двух мужиков, глядящих на бричку Чичикова в поэме Н.В.Гоголя «Мёртвые души»:

«Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» — «Доедет», — отвечал другой. «А в Казань то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет», — отвечал другой.

Этим разговор и кончился

Василий Слонов представил свою работу на тему колеса — динамический объект «Велогрибы». Сказочный характер этого предмета — трёхколесного велосипеда, в котором вместо сиденья выросли три гриба сомнительной съедобности, очевиден. Автор апеллирует и к детству, когда маленький человек ездит на трех колёсах, и к сказочным персонажам — здесь на память приходят сказочные грибы-помощники из сказки и мультфильма «Волшебное кольцо», и к самой сути игры — занятия вроде как бесполезного, как и этот велосипед, на котором нельзя кататься, но таинственного и развивающего фантазию. Так мы вернулись к тому, с чего начиналась эта тема — к игре, потому что человек играющий издавна имел пристрастие к этому объекту — колесу, которое можно катать, на котором можно кататься и которое представляет собой, в конце концов, модель нашей солнечной системы.

Наталия ТОЛСТАЯ